Мое творчество. Фанфики. Я обязательно справлюсь

[Двадцать третья луна]

Легенда №17

Пэйринг и персонажи:
Анатолий Тарасов/Валерий Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов
Рейтинг:
NC-17
Жанры:
Драма, Психология, AU
Предупреждения: UST
Размер:
Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус:
закончен

Описание:
Иногда принять решение очень трудно. Но, возможно, единственный выход из ситуации - начать что-то делать. И не важно, какими будут последствия, особенно, когда ты все предусмотрел. Или тебе так только кажется?

Посвящение:
Каждому читателю

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

«Пожалуй, никогда еще я не оказывался в такой сложной ситуации. Видимо, судьба распорядилась так, что я, молодой хоккеист, уже известный на весь Советский Союз, не в состоянии решить собственные проблемы. На льду все проще — внутренний голос, который никогда не подводил меня, говорит, что нужно сделать в эту конкретную секунду. Там мир сужается до размеров одного стадиона — холодно блестящего, небольшого и в то же время огромного, как целая Вселенная. Мой мир, жизнь без которого я не представляю».
Валерий Харламов прекрасно понимал, кто помог ему попасть в эту хоккейную элиту и закрепиться в ней. Тарасов. Он помнил свою жгучую обиду, которая буквально разъедала желудок кислотой при виде аккуратной, словно выточенной из камня фигуры тренера сборной и его снисходительной интонации:
-А, нет, ребят, вы в Чебаркуль.
-Анатолий Владимирович, как, какой Чебаркуль?
-Город такой, на Урале.
Валера мог бы сразу догадаться, что к матчу в Японии готовятся не один день и из-за какой-то игры Тарасов, понятное дело, не станет менять свой командный состав, чтобы включить еще одного игрока. Ну, или двух, ведь без Гуся Валера бы вряд ли поехал. Теперь он думал, а согласился бы он отправиться в Чебаркуль, если бы знал все заранее?
Да. Без сомнения. Валера доверял Тарасову уже тогда, ведь как можно не верить живой легенде нашего спорта? Тем более, если подумать хорошенько, то эта обида не была такой уж тяжелой. В конце концов, это его бесценный опыт. И еще он не забыл, каким восторгом горели глаза Альфера, когда тот смотрел на него с Гусевым. Казалось, Владимир Филиппович не помнил себя от счастья и никак не мог этого скрыть, хотя и очень старался. Валера был убежден, что такие моменты стоят очень дорого.
Вот только этого взгляда он ждал не от тренера чебаркульской «Звезды». Валера ждал его, понимая, что это бесполезно, но все же ждал… от Тарасова. От человека, которым восхищался и которого уважал весь Советский Союз. И которого его же команда побаивалась на тренировках, ведь на льду он превращался в хоккейную машину с горящим внутри вулканом энергии.
Вот Валеру этим огнем и зацепило.
— Дайте ему клюшку!
— Зашибем же молодого, Анатоль Владимыч! — Смущенный голос, кажется, это Рагулин.
— Начинать! Подъем! И запомните: каждый игрок должен уметь защитить ворота, будь то вратарь, защитник или даже нападающий из самого Чебаркуля… Что ты там как глист извиваешься? Защищай ворота, всем телом защищай, как детей бы своих защищал, как Родину защищай! Тебе не больно, Харламов! Радостнее! Веселее, ты в хоккее!
Как же это больно. Помимо физической боли, Валера чувствовал себя так, будто его сердце рвалось на куски. Человек, которому он доверял, так унизил своего ученика… Как он мог дать испытать Валере все это? И унижение, и боль, и отчаяние? Только потом Валера узнал, что это была проверка на прочность. Тарасов видел в нем все: неукротимую страсть и жажду к победе любой ценой. Он видел и некоторую легкость характера, желание проявить себя с самой лучшей стороны. Анатолий Владимирович одним своим взглядом прочел всю его душу, все достоинства и недостатки. И позвал на тренировку.
Конечно, вся сборная, а также, видимо, и вышестоящие чиновники, в равной степени боялись и почитали Анатолия Владимировича. Но, черт возьми, никто, ну никто не испытывал к нему то, что чувствовал Валерий Харламов — в этом он почти не сомневался. И восхищение, которое уже переросло все мыслимые пределы, и желание доказать, что «я сильный, я тоже смогу быть таким, и дружба, пожалуй, так он относился бы к лучшему другу, и… нет, нет, стоп! Не дурак ли? Так я всегда бодренько говорил, сижу и стоп себе думаю, не дурак ли я. Ну как можно испытывать такие сильные и такие нежные чувства к мужчине, к своему тренеру, сильному и весьма серьезному человеку? Да ведь дело не в том, что он мужчина. Дело в его личности. Это же Тарасов! Это он, он — само воплощение хоккея. Это и есть моя жизнь… По крайней мере, ее наиболее важная часть».

Когда Валера вошел в кабинет Анатолия Владимировича, тренер сидел за столом, как-то устало сгорбившись, подпирая голову напряженными пальцами. На его плечи была накинута вязаная кофта, и эта деталь поразила Валеру больше всего — в этой одежде Тарасов казался настолько теплым и настоящим, словно он был Валерию ближе, чем родные и любимые люди. Да будь Тарасов сейчас совсем без одежды, его вид, конечно, впечатлил бы нападающего команды ЦСКА, но не вызвал бы такого щемящего чувства. И Харламов даже не хотел думать, что это за ощущение поселилось внутри.
— Что у тебя с этим, как его…с Балашовым? — негромко спрашивал тем временем Тарасов. — Жалуется на тебя постоянно Калугину, говорит, что-то ты не делаешь…
Сердце пропустило два глухих удара, а Анатолий Владимирович продолжил, как ни в чем не бывало:
— Сделай ты, раз уж он так просит, потом просто на глаза ему не показывайся, вот и все.
И сейчас, в эту самую минуту, Валерий Борисович четко осознал — его любимому тренеру не дадут спокойно жить. У них появилась реальная возможность, точнее, почему у них? У Балашова!... А уж он постарается настроить весь спорткомитет против Тарасова. Бог знает, что они там могут придумать. И дело вовсе не в бумаге, понятное дело, что так подло Валера никогда бы не поступил.
Хватит быть идиотом, Валера. Достаточно! Квартиру, Волгу Балашов тебе уже дал, жди только серенад под окном. Понятно же, к чему это все шло, а ты сидел и думал…о чем? О хоккее, о Тарасове. Правильно. Пра-виль-но. Вот только ни хрена это не правильно, потому что за своей честностью ты не заметил другого: совершенно ясно, что Балашов и без бумаги найдет, к чему прикопаться, может быть, подставит Тарасова. Но он явно спешит, это было видно из суетливых движений Эдуарда Борисовича, слышно по нервозным ноткам в его голосе.
Все эти мысли пронеслись в его голове за несколько секунд, а Тарасов, словно не замечая этого, продолжал говорить, спрашивать и сам же отвечать на свои вопросы.
Валере хотелось сжать его руку, со всей силы сжать, крикнуть, что он не один, что свои никогда его не предадут. Но желание так и осталось лишь мимолетной мыслью. Валера понимал, что со своей проблемой он должен разбираться сам. И если, сам того не ведая, поддерживал какое-то время Балашова, самому и надо выкручиваться. Судя по словам Тарасова, по его устало опущенной голове, он все прекрасно понимает. И ждет действий от своего ученика.

Я никогда не подведу, Анатолий Владимирович.
Теперь я знаю, что нужно делать.
Я обязательно напишу эту дерьмовую бумагу. Только на Балашова.
Порыв идет от сердца, но остатки разума кричат: что ты делаешь, сумасшедший? Тарасову, может, ничего и не будет, а тебе точно запретят играть. Как бы корректно ты ни составил свою жалобу, а по-другому это не назовешь, последствия все равно будут. Валера успокаивал себя тем, что у него козырь: он многообещающий игрок, но дело-то не в славе и наградах. А в том, что он любил хоккей, всем своим сердцем.
Тарасов или хоккей?
Их невозможно разделить. Это ощущение текущего момента — совсем как на войне, на которой Валера никогда не был. Решиться или нет? В глубине души он знал ответ. Пламя, что бушевало внутри него с самого детства, теперь было готово вырваться наружу. Пусть! Иначе огонь может сжечь дотла. Это же Валера чувствовал, когда выходил на лед, когда забивал каждую свою шайбу в ворота противника. Никакого проигрыша. Только победа.
Гол! Гооол!
В хоккее нельзя без риска. Кто справится с риском лучше, чем форвард сборной Советского Союза? Именно так воспитывал их Анатолий Владимирович. Сильные люди. Железные мускулы, нервы, холодный разум. Да, принимать такое решение страшно. Но азарт перекрывает это удушающее чувство.
Ну что, сыграем? Матч начался… И счет уже автоматически в нашу пользу, Эдуард Борисович. Счет 1:0.

Кажется, Валера продумал все, кроме того, как будет нести эту свою бумагу в спорткомитет. Вручить ее лично в руки председателю? Или просто положить ему на стол? Он скорее склонялся ко второму варианту, не представляя, как зайдет к нему в кабинет, если он закрыт.
Так и оказалось! Поминутно оглядываясь и стараясь не обращать внимания на дрожь в руках, Валера еще раз дернул тяжелую металлическую ручку. Заперто. Почему-то ему казалось, что счет идет уже на минуты, не на часы. Что же теперь, так и стоять под дверью? А если сюда придет Балашов, начнется просто бардак. Валера бы рассмеялся, не будь ситуация столь серьезной.
Невольно улыбнувшись своим мыслям, Валера подошел к секретарше главы спортивной ассоциации. Уже немолодая женщина с пережженными светлыми волосами улыбнулась неожиданно приветливо.
— Валерий Харламов? Здравствуй!
— Здрасте, — бодро откликнулся он, —, а скажите пожалуйста, когда придет Николай Николаевич Романов? — имя председателя спорткомитета он узнал буквально на днях, все для того же заявления.
— Он уехал сейчас, насколько я знаю, ненадолго. Ему передать что-нибудь?
Валера быстро спрятал бумагу за спину.
— Нет, спасибо, это личное. Мне бы узнать, когда он придет, в котором часу примерно, — в самом деле, не мог же он здесь подпирать дверь весь день вместо тренировок.
— Ты вечером, вечером приходи, он здесь точно будет.
-А Эдуард Борисович? — невольно вырвалось у него. Ох, не сдержался.
Женщина неопределенно пожала плечами и поправила шаль.
— Не должен. А ты и его ждешь?
— Да не, это я так. Спасибо!
Решено. Надо прийти сюда после тренировки.
Но и во второй раз из этой затеи ничего не вышло. Валера, не обращая внимания на ноющие от усталости мышцы, наскоро принял душ и пулей метнулся к уже знакомому кабинету. Напрасно. Никого там не было, даже секретарша ушла. «Мужик ты или не мужик, Валер? Тебе не больно, Харламов. Тебе не страшно! И пусть Балашов, и что? Я готов идти до конца».
Наконец, Валера разумно решил, что удобнее будет ждать его тут со своими вещами, и вернулся в раздевалку. Ребята уже ушли. Валера тяжело опустился на скамейку, не понимая, почему, ну почему все так сложно? Когда даже честность стоит проверки?
Нападающий сборной хоккея Советского Союза уронил голову на руки и тихо застонал. Ведь он просто хотел играть в хоккей, а не распутывать эти интриги! Но и остаться в стороне он тоже не мог. Удар, другой, третий. Больно рукам, хотя костяшки еще не стерлись в кровь. Странно, Валера и не заметил, когда стал стучать кулаком в стену. Надо бы стать сдержаннее.
— Харламов!
Он обернулся на резкий оклик. На пороге раздевалки стоял Тарасов в своей темной кожаной куртке и уже знакомой синей рубашке. От его взгляда хотелось взвыть. Темные глаза, большие, манящие. Опасные глаза.
— Что происходит? Мало выложился на тренировке, остались еще силы стены громить?
— Я вот…тут… — только бы он не заметил! Валера лихорадочно искал глазами свой листок и в эту минуту понял, что попал. Листок очень удачно упал прямо к ногам Анатолия Владимировича.
Проследив за взглядом своего подопечного, Тарасов молча поднял бумагу и начал читать — спасибо, хотя бы не вслух. Уже в самом начале чтения брови Анатолия Владимировича поползли вверх, а рука слегка дрогнула. Выражение его лица почти не изменилось, только глаза разгорались все ярче.
Валера шумно выдохнул. Теперь он все знает. Тарасов оторвался, наконец, от чтения. Прошептал:
— Мальчишка, — и добавил, уже громче: — Идем со мной!
Когда они оказались в его кабинете, Тарасов плотно закрыл дверь, жестом предложил ученику сесть, а сам встал, облокотившись о письменный стол.
— Валерий Борисович. — Голос спокойный, не выдающий эмоций. — Значит, ты собрался отнести это в спорткомитет?
Тот молча кивнул головой и добавил зачем-то:
— Уже приходил, только там никого не было.
— Валера-а! — почти простонал Тарасов. — Ну зачем? Зачем? Я же все знал, и что они копают под меня, и кто за этим стоит…
— Разве вы не понимаете мотивов моего поступка? — Валера не выдержал и все-таки задал тот вопрос, который буквально сжигал его изнутри.
— Понимаю. И очень хорошо. Ты не представляешь, как меня тронул этот поступок, — голос Тарасова неожиданно сорвался, — ты мой самый преданный ученик, Валера…, но нельзя ж так! А если бы я не нашел эту бумагу, что тогда? Ты вон и подписался внизу: «Валерий Харламов». Смелый поступок. Но это большой риск. Тебя могли бы просто выгнать из сборной!
— Я делал ставку на то, что не прогонят, — Валера угрюмо улыбнулся. Слова о том, что этот поступок тронул любимого тренера, прочно запали в душу. Он готов был петь от радости, а в сердце была весна. Валера осознал наконец, что он действительно любит Анатолия Владимировича. И с каждой минутой ему было все тяжелее сдерживаться, особенно когда тренер стоял так близко, и Валера ощущал запах его кожи — теплый, немного солоноватый, смешанный с почти выветрившимся ароматом одеколона.
— Риск, Валерка, риск! Я не сомневаюсь в тебе, но ничем хорошим это бы для тебя не закончилось. Мы бы могли потерять очень ценного игрока. Весь хоккей бы потерял, весь Советский Союз. И главной потерей была бы твоя. Твоя! Я же вижу, что ты любишь хоккей, ну так играй в него, не подставляйся так. Даже ради меня.
Эти слова были произнесены твердым, уверенным тоном. Он не желал обидеть, но Валера только рвано выдохнул — такое ощущение, что внутри все разрывалось. Он не выдержал, быстро встал, так, что смотрел теперь прямо в глаза Анатолию Владимировичу.
— Я долго думал, как мне поступить. Но вы сами воспитывали в нас преданность и честность. Я не могу поступать против совести. И нельзя оставлять все это вот так… неизвестно, что этот Балашов может еще придумать! Я не верю… не могу поверить, что меня бы лишили хоккея. Что же делать…я оптимист, может, нельзя так. Но не могу я иначе! Как бы я играл дальше, зная, что ничего не сделал для вас? Когда вы столько сделали для меня? — он задохнулся, как странно, ведь с дыхалкой все в порядке, но продолжил, глядя в эти горящие темные глаза, — Вы помните: защищай ворота, Харламов? Как детей своих защищал бы… А вас защищать? Я не могу вас бросить, я просто не переживу, если с вами что-то случится. Я не могу так вот уйти, сделать вид, что ничего не было, — Валера говорил уже то, что чувствовал, что никак не относится ни к интригам Балашова, ни к спорту вообще. — Я люблю вас, люблю, понимаете?
Он резко оборвал себя, боясь, что сказал слишком много. Но внутренний поток нежности по отношению к этому великому, бесспорно великому для него лично человеку, он не мог остановить.
Когда Тарасов положил руку на плечо молодому форварду и слегка сжал его, он ощутил, как Харламов дрожит всем телом. А как можно было не полюбить его в ответ? Такую огромную, всепоглощающую энергию и задор, такую благодарность… как оттолкнуть такого чистого и открытого человека?
— Я понимаю, Валера, родной ты мой. И в глубине души рад, что ты так поступил. Я горжусь тобой, — тихо сказал Тарасов и сам не заметил, как Валера прижал к своим губам эту лежащую на плече руку. Прикосновение губ было приятным, нежным. Таким, как нужно. Но только его касания были слишком страстными, слишком яркие эмоции они будили. Валера желал его, это было ощутимо, а Тарасов в последние дни… хотя какие тут дни, в последнее время, думал в основном о работе и не выделял времени для себя. Для своего удовлетворения. И вот сейчас ему этого хотелось больше всего на свете.
— Чебаркуль, — аккуратно начал Тарасов. Валера, который до этого исступленно целовал его лицо, отстранился и настороженно взглянул из-под растрепавшейся челки. — Я хотел тебя попросить… — он опустил руку вниз и судорожно выдохнул, ощутив, что его ученик просто изнывает от желания. Валера только простонал:
— Продолжайте, Анатольвладимыч…
***
Сейчас происходило то, что Валера мог представлять себе только в своих самых смелых мечтах. Обычно он не разрешал себе мечтать слишком долго о прикосновениях своего тренера, чтобы не раскиснуть. Ему приходилось держаться изо всех сил, вот теперь он понял, что означает выражение «аршин проглотил». И как сладко, когда можно просто расслабиться. Тарасов медленно поглаживал его член, сначала легко прикасаясь, а затем, словно убедившись, что орган напряжен до предела, начал быстро водить рукой по нему. Валера толкался в эту теплую, ласкающую ладонь, сжимал бедра, стараясь не кончить слишком рано, чтобы продлить удовольствие.
Руками он вцепился в плечи Тарасова, чтобы не упасть, так как от переживаемого шквала эмоций ноги держали его совсем слабо.
— Валера, Валерчик... тихо… тише, — немного польщенно шептал Тарасов.
Наконец Валера почувствовал, как поднимается горячая волна, эта вспышка, этот невыносимо приятный полет… и даже не успел отстраниться, забрызгав руку Тарасова и его одежду.
Валера не хотел неловкости момента. Боялся, что сейчас может произойти что-то ужасное, ведь обычным событием все это не назовешь, поэтому просто встал перед Тарасовым на колени и расстегнул его ширинку. Это было удивительно правильное ощущение — стоять так перед тренером, преклоняясь перед ним и одновременно чувствуя себя под его защитой. И не важно, что будет потом. Они прошли точку невозврата и единственное, что можно сделать — продлить удовольствие.
— Ты хочешь сделать это? — голос Тарасова то ли от волнения, то ли от возбуждения, упал на октаву ниже. — Прямо здесь? — Он бросил быстрый взгляд на дверь, проверяя, плотно ли она закрыта.
А Валера тем временем прижался к Анатолию Владимировичу, вдохнул запах его плоти, такой приятный, как гретое красное вино или сливочное масло с какой-нибудь приправой. Самое возбуждающее в этой ситуации было то, что Тарасов сам желал получить удовольствие, во всяком случае, его член уже стоял. Соленый вкус буквально смыл с Валеры крышу - он лишь старался сделать как можно приятнее тренеру, сам получая от этого удовольствие. Анатолий Владимирович изо всех сил старался не двигать тазом, чтобы случайно не причинить дискомфорт своему партнеру, не давил на голову, хотя последний ощущал, каких усилий стоит тренеру эта выдержка.
— Хар-ла-мов! — грозный и вместе с тем отчаянный крик, который почти срывается на вой. — Быстрее, ну же!
Отдаваясь своему безумию, Тарасов что-то шептал, обрывая себя, а Валере в эти минуты было невыразимо приятно, что он смог доставить неземное удовольствие самому близкому человеку на свете. Он очень хотел, чтобы Тарасову было хорошо. И результат не заставил себя долго ждать. С криком, задушенным в самом конце, чтобы, не дай Бог, никто не услышал, Тарасов кончил.

Некоторое время оба молчали. Тренер уже успел налить черный чай с каким-то странным ароматом, смородина, что ли. Валера не знал, что можно сейчас сказать, чтобы получилось честно, вот прямо по-настоящему, поэтому тихо приходил в себя после такого удивительно близкого и откровенного общения.
— Валее-ра, — наконец Тарасов прервал молчание со странным, подавляемым вздохом, — знаешь, что... я ведь прекрасно тебя понимаю. Может, лучше бы я этого не говорил, но промолчать просто не могу: ты мне действительно дорог. Тебе, как и всем остальным, было бы легче видеть во мне железного тренера. Но вы ведь у меня молодчинки… вы и так знаете, что вы и есть моя жизнь.
При этих словах нападающий сборной Советского Союза едва не вскочил, чтобы обнять Тарасова, но только молча смотрел на него ошалевшими от счастья глазами, придвинувшись чуть ближе, так, что коснулся коленкой его ноги. Сейчас было не время открыто выражать свои чувства. Только где-то внутри его душа поднялась, казалось, выше подъемного крана.
— Именно поэтому ты должен работать в два, в три раза усерднее, чем раньше. Чем неделю, чем день назад, понимаешь? У нас обоих есть долг. Я догадываюсь, что происходит сейчас с тобой, поэтому прошу тебя: спрячь это в самой глубине своей памяти. Думаю, излишне напоминать, что об этом никто не должен знать. Иначе пропадем оба. Могут меняться времена, страны, но огласка нам совсем ни к чему. Ох, — Тарасов зябко повел плечами, — думал успокоить тебя, а вижу, что только взбудоражил. Тренировка завтра, справишься? Мне нужно, чтобы ты справился.
— Не беспокойтесь, Анатолий Владимирович. Я обязательно справлюсь! — Звонко выкрикнул Валера.
— Молодец. Другого ответа от тебя я и не ждал.
— А что же… как насчет Балашова?
Тарасов медленно встал и порвал лист с этой несчастной жалобой. Валерий тупо смотрел на разорванные бумажки — и ему казалось, что это подобно отпущению всех его страхов и сомнений.
— Не надо этого. Позже ты сам поймешь. Все-таки я давно здесь работаю и кое в чем разбираюсь.
Валера покивал, молча отхлебнул горячий чай и даже с аппетитом сжевал сухарик с изюмом. После разрядки очень хотелось есть. И вообще ему очень не хотелось покидать этот уютный тренерский кабинет.
Вышли они вместе, на улице совсем стемнело. Когда Тарасов уже собирался садиться в свою машину, Валера не выдержал, подошел ближе, коснулся руки дорогого человека, слегка сжал пальцы.
— Анатолий Владимирович… мы с вами… я еще когда-нибудь смогу сделать вам приятное? Так, как сегодня?
— Эх ты, — слышится мелодичный голос в ответ, - да, Валера! Ты сможешь.
Хоккеист кивнул, согретый этими словами и таким спокойным, родным взглядом.
— До свидания, Анатолий Владимирович!
— До свидания, Чебаркуль, — и в его устах это значило: мы с тобой обязательно увидимся.
Как бы ни было трудно завтра, как бы ни срывался тренер на крик на очередной тренировке — теперь у них была маленькая тайна. Одна на двоих, для наставника и ученика.