Пэйринг и персонажи: Анатолий Тарасов/Валерий Харламов, ОЖП Рейтинг: G Жанры: Драма, AU, Исторические эпохи, Пропущенная сцена Предупреждения: ОЖП, UST Размер: Мини, 5 страниц, 1 часть Статус: закончен
Пока нет Описание: Валера осознал, как хрупко может быть человеческое счастье - его собственное. И что за него, в первую очередь за него, стоит сражаться. Таймлайн - разговор в кабинете Тарасова после матча в Японии.
Посвящение: С глубоким уважением посвящается памяти заслуженного тренера сборной СССР по хоккею Анатолия Владимировича Тарасова и советского хоккеиста, заслуженного мастера спорта СССР Валерия Борисовича Харламова.
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора: Пишу работу на свой же фанфик, ссылка к нему: ficbook.net/readfic/3439682 Но это альтернативная история и авторское переосмысление. Вдохновением для написания послужили видеоматериалы об Анатолии Тарасове и Валерии Харламове, песня группы "Город 312" - "Обернись" и очередной просмотр фильма "Легенда №17".
Валера знал наверняка, что его сердце теперь наполнено не только азартом игрока, предвкушением и ожиданием светлого будущего новых побед на льду, но и любовью. И что он не может просто так остаться в стороне от разворачивающихся прямо на его глазах событий и смотреть равнодушно на то, как какой-то чиновник с упорством, достойным лучшего применения, топит карьеру Тарасова. Валера не понимал, почему, не знал причины, но четко ощущал свое родство с Анатолием Владимировичем на глубинном уровне. Это чувство было мощнее цунами и сильнее несущегося вперед на всех парах поезда.
Кровь бурлила. Она бросалась в голову, вызывая равномерную пульсацию. На улице было тепло, а внутри все холодело будто от мороза — кажется, что и снаружи зима. Как вообще можно так жить? Вот он, рядом — самый родной человек. Или такой же родной, как мама с папой, как Танька… а вот поди ж ты! Все равно больно. Потому что нельзя, нельзя, нельзя ему сказать о том, что на сердце. Даже если поймет и поверит в него снова, даже если даст шанс забить эту шайбу — это признание будет голом в ворота Тарасова. А Валера ведь с ним на одной стороне. Стоит ли забивать гол в такие близкие и любимые ворота даже из самых благих побуждений?
Хотя в Союзе как-то совсем не поощрялись обсуждения религиозного характера, Валера знал, как его мама всегда ставила иконку на телевизор, когда передавали трансляцию с матча. И сам он тоже молился порой — только тихо, про себя. Сейчас он мог молиться только за одного человека. И поступать так, как считает нужным, как будет лучше для всех, пусть даже повредит ему самому. Валера вздохнул, заходя в кабинет начальника Спорткомитета, нервно заломил уголок бумажки — к счастью, хоть не оторвал да и не очень заметно. И почерк ровный, ни одного слова обвинения против Балашова, ни упрека — только информация. Знал бы Тарасов, как долго Валера сочинял эту записку! Сколько думал и вертел — так или не так надо написать? И вот теперь он принял решение. Белый лист остался на столе. Отступать поздно. Веселее, мы в хоккее! *** Выходя из кабинета, Валера увидел стоящую около окна невысокую, может, чуть повыше Иры, девушку в каком-то клетчатом платье, какие, кажется, носили все девушки Союза. — Привет! — окликнул он ее, надеясь, что не обознался. — Здрасьте, — она обернулась с улыбкой. — Как ваши дела? — Хорошо все, спасибо, — Валера подошел ближе. Эту девушку он знал — она была спортивной журналисткой, которая писала в основном репортажи для молодежи. Сам Валера не мог судить о ее профессионализме, но Тарасов как-то сказал, что она пишет очень живо, самое то для молодежи, чтобы ребята, читая ее статьи, заинтересовались хоккеем. Помимо яркого стиля было запоминающимся и ее имя — Станислава. Она кивнула, но, кажется, не особо поверила в оптимистичный настрой Валеры. На его лице всегда отражались эмоции — впрочем, как и на ее. Станислава тоже очень умела скрывать свои чувства. — У тебя как? И мы же договорились на «ты». — Извините, Валерий Борисович… ой, извини, — она усмехнулась и покачала головой. — Вот не привыкну никак! — А что ты здесь делаешь? Вроде матчей в ближайшее время не будет. Станислава кивнула, мол, да, писать ей сейчас не о чем. — Я вот… — она указала глазами на кабинет, откуда вышел Валера. — Мне тут работу предлагали. Но я отказалась. — Балашов? — Насторожился Валера. — Эдуард Бо… да, он. — Гнида! — Смачно, с чувством рявкнул Харламов. Обошел Станиславу с другой стороны. Туда же, всех агитирует, как бы опорочить Тарасова, иначе зачем он вызвал ее? Думал, молоденькая, глупенькая, не поймет? Но заставлять ее поступать так, как ему нужно, Валера не мог. Кто ей Тарасов в конце концов? — Да, — с улыбкой согласилась Станислава, — видимо, он и вас всех достал. В любом случае, я ни в каких интригах не собираюсь участвовать. Это как-то не спортивно. — Эх, Стася, ты о спорте понимаешь и то больше, чем он, — мрачно усмехнулся Валера, — а все-таки не вреди себе. Мы-то справимся, а если тебя с работы уволят из-за отказа писать статью? — Да нет, не уволят! Я думала об этом. Вот и сказала Балашову, что редактор запрещает нам писать скандальные статьи. И что если я напишу что-то… ну, что-то такое, то мне придется плохо. Валера вздохнул: — Спасибо тебе. Правда. Хорошо, что кто-то понимает, зачем мы все это делаем… Станислава улыбнулась — теперь уже она выглядела не такой подавленной, а улыбка — искренней. — Не буду тебя задерживать, Валера. — Да я бы с тобой поболтал, но мне бежать надо. А ты что, остаешься? — У вас в буфете очень вкусные эклеры, — было непонятно, шутит она или говорит серьезно. — Ты там смотри, эклерами не очень-то увлекайся! — Донесся издалека громкий раскатистый голос — тот самый, который Валера узнал бы из тысячи подобных. Голос Тарасова. Тренер быстрым шагом подошел к нему со спины и дружелюбно кивнул Станиславе. — Добрый день, Анатолий Владимирович, — вежливо ответила девушка, глядя поверх плеча Харламова. — Что это вы тут столпились прямо у кабинета начальства? — Да мы тут это… — Станислава развела руками, очевидно, не зная, как лучше объяснить и не особенно желая, что именно они здесь делают. Очевидно, не только у Харламова отнимался дар речи при виде великого тренера. А Валера молчал, разглядывая Анатолия Владимировича, будто впервые видел и думал только о том, чтобы Тарасов не спросил его напрямую о том, почему он оказался сейчас около кабинета главы Спорткомитета. А еще думал о губах Тарасова — в меру тонких, в меру пухлых, нежно-розовых. — Я уж понял, — добродушно улыбнулся Тарасов. — Будем ждать, когда напишешь о нас еще что-нибудь. — Писать о вас — одно удовольствие, — просто сказала Станислава. Валера бы мог даже начать ревновать, но журналистка сказала это так просто и искренне, что он устыдился вспыхнувшей спичкой в мозгу мысли. Она их всех тоже по-своему любила и к тому же отказалась поступать подло. Этот поступок заслуживал уважения. К тому же, на нее периодически Рагулин так смотрит… интересно, конечно, получится ли у них что-то. Тарасов тем временем одобрительно кивнул Станиславе: — Вот мне, как тренеру, слышать это очень приятно. А ты все-таки посмотри, в буфете еще и корзиночки есть. И борщ. И солянка там. Режим надо соблюдать не только хоккеистам, — на последних словах уголки его губ чуть изогнулись в улыбке. С женщинами, как заметил Валера, Тарасов всегда обращался особенно вежливо и даже нежно, особенно с теми, кто не занимался спортом. Как будто он касался фарфоровой вазы, которую боялся сломать ненароком. Именно так он обычно разговаривал со своей старшей дочерью Галиной, в отличие от Татьяны, которую он муштровал, видя немалый потенциал дочери в спорте. — Есть, АнатольВладимыч, — ей и пошутить можно было. В разумных пределах, конечно. И Валера тепло улыбнулся, совершенно не заботясь о том, как выглядит его улыбка со стороны.
Когда через несколько дней ребята сказали Валере, что его ищет Тарасов и весь день выглядит довольно взволнованным, Харламов сразу понял, в чем дело. За прошедшие дни он уже раз триста успел пожалеть о том, что написал эту несчастную бумагу. Положим, ему плевать на то, что будет с ним, положим, Тарасову ничего не будет. Ну, а как же команда? Неужели он снова поступил как индивидуалист, не готовый прислушиваться к своим товарищам? Все сам, все сам… именно это Анатолий Владимирович пытался изжить в характере Харламова. И что же теперь будет — Валера не знал. Не в его стиле отступать. Вот только лучше выйти к разъяренным быкам, чем набраться сил и постучать в закрытую дверь. Он постучал три раза. - Проходите! А, Харламов… заходи, — Тарасов выглядел очень бледным и усталым, сидел, ссутулившись, за столом и взгляд его был не таким жестким, как на тренировках, а подавленным, словно на него обрушились все беды мира. На его плечи была накинута вязаная кофта, и эта деталь поразила Валеру — в такой одежде Тарасов казался теплым и уютным, хотелось защитить его, хотя обычно это Анатолий Владимирович стоял за своих ребят горой. У Валеры противно сжались внутри все органы в один напряженный комок. Каждый игрок — это частичка души тренера. «Неужели я их мог их невольно как-то подставить?! Только бы нет, пожалуйста, нет, нет…» — Что у тебя с этим, как его… с Балашовым? — Ровным голосом спросил Тарасов. Что, Валера, трудно? А кто говорил, что будет легко? — Простите меня. Простите, Анатолий Владимирович. — А ты ведь сразу понял, о чем я, верно? — Тарасов тихо и устало засмеялся. — Мальчишка, что ж ты делаешь… что же ты ни с кем не посоветовался? Не со мной, так хоть с Кулагиным, право слово. — Я хотел… как лучше, — Валера не смел поднять глаз на своего тренера. Сердце стучало уже где-то в горле, губы пересохли. Неужели он все только хуже сделал? — Да я понял, понял, Валера. Но зачем? Ты не понимаешь, какой это был риск?! Тебя могли бы выгнать из сборной! Хорошо хоть Бобров, спасибо ему потом скажешь, меня раньше оповестил! Тоже нашелся… человек с совестью. Нет, конечно, Харламов, в Спорткомитете об этом узнали. Но хотя бы убедили мы Романова, что у тебя нервный срыв, что ты не знаешь, что творишь… — Но я… — Ва-ле-ра! — Тарасов вскочил, чуть не роняя свою меховую накидку, взлохматил свои черные волосы, отчаянно всплеснул руками. Как, как оттолкнуть такого честного и светлого человечка? Но и позволить ему рисковать собой, своей будущей карьерой хоккеиста, своим возможным семейным счастьем — разве так можно? — Что же ты делаешь со всеми нами? Со мной? Это не тот бой, в котором ты должен участвовать! Надо уметь сдерживаться! Я же молчу, я научился. И ты сможешь. Валера вздрогнул всем телом и тоже резко встал. Ему показалось или Тарасов действительно говорил сейчас не о Балашове? Периодически у Валеры возникали мысли, что Анатолию Владимировичу он может быть немного по-особенному дорог, он вспоминал взгляды, аккуратные прикосновения к локтю, раскатистое и бесконечно заботливое «Вале-ера» и думал, что у него есть шанс. Вот только шанс на что? Позволено ли им, тем, кто у всех на виду, хотя бы быть друзьями? Если что не так, наверное, только одна Станислава и не напишет о слишком интимных отношениях тренера и лучшего форварда сборной Советского Союза, а вот остальные журналисты будут целиться в них, как в живые мишени. — АнатольВладимыч… — Валеру словно раздирало противоречивыми чувствами. Сказать или промолчать — он не мог решить. Правила этой игры ему не были известны. — Понял ты меня, Валера? — устало потирая виски, спросил Тарасов очень тихо, будто прошептал. — Анатоль… «Не сдавайся, Валера, что бы он ни сказал тебе, иди до конца, только так ты сможешь убедить его довериться тебе». Валера не был никогда трусливым человеком. Но теперь ему было страшно, словно на кону стояла вся его жизнь, впрочем, наверное, так и было. — Я знаю, что ты понял меня. И я не ошибся в тебе. Ты такой смелый. Только здесь не нужно принимать решения одному. — Хорошо. Как скажете, конечно, — выдавил, наконец, Валера. Он не знал, стоит ли попробовать рискнуть еще раз и сказать то, что рвет душу. Как бы трудно и страшно ни было, Валера решился. Когда еще ему представится возможность увидеть такого теплого и домашнего Тарасова? А так, если не скажет, испугавшись, он будет жалеть об этом каждый миг своей жизни. Кто знает, сколько каждому осталось… Он глубоко вздохнул, как перед своим самым первым шагом на лед. Хоккей, лед, Тарасов — вот те самые три кита, а не сила притяжения, которые держали Валеру на этой земле. Как бы он тепло ни относился к Ирине, Ире, Ирочке, она не была ему по-настоящему близка. А в Анатолии Владимировиче он увидел все то, чего ему не хватало и что сам Валера имел с избытком. — Нет, я так не могу! Тарасов вскинул вопросительно брови, а глаза его горели, сияли огнем, сжигали и возрождали с серого сухого пепелища. — АнатольВладимыч, я все это для вас сделал! Скажете — буду молчать, все будет так, как вы скажете, все как вы хотите, — затараторил Валера, что случалось с ним только в моменты сильного сердечного волнения, — но я не ради себя это. Дурак я, дурак… но что делать, я не могу вас одного оставить! И сам остаться в стороне! Как без вас играть, как хоккей… да как же я без вас? Не могу, только не так, АнатольВладим...родной... Ведь вы — частичка моей души, вы вся моя душа! Если вас нет — то и ничего нет, понимаете? Понимаете?! — Он едва не сорвался на крик. А может, и кричал, он не помнил — Валера не слишком хорошо отдавал себе отчет в том, что говорил, он только чувствовал. И внутри почему-то было очень тепло. — Валера, — голос Тарасова сел от волнения, — ну ты что, я понимаю… Он подошел ближе, почти вплотную и посмотрел на Валеру так, словно видел впервые в жизни — тревожно, светло, ласково и так пристально, словно не мог наглядеться. И Харламов выдержал этот взгляд. Помолчал, а потом произнес всего лишь три слова, не давая себе времени на сомнения: — Я вас люблю. И все вдруг встало на свои места. Харламову казалось, что именно сейчас он понял все, что ему необходимо, словно раньше он беспомощно бродил в сумерках, а теперь весь его путь ясен, как никогда ранее. — Ты и есть моя жизнь, Валера, — тихо откликнулся Анатолий Владимирович, словно ждал этих слов от своего подопечного. Ласково коснулся плеча Харламова, когда тот судорожно вздохнул, захлебываясь. — Я тоже люблю тебя. Но об этом… Господи…- Он беспомощно покачал головой. Валера сжал его теплую ладонь своей и пылко произнес: — Ничего, ничего, мы что-нибудь придумаем! — Тяжело быть рядом с близким человеком и понимать, что вас могут осудить даже за слишком дружеское проявление чувств, — горько сказал Тарасов. — Ну и что, ну и что, АнатольВладимыч! Все будет хорошо! — Валер, солнечный ты мой… ох! — Тарасов ободряюще улыбнулся Валере одними глазами, помолчал несколько секунд и продолжил: — Чайник Кулагин на кухне поставил, налить тебе? — Конечно. Но сначала… все-таки я думаю, Анатолий Владимирович, что лучше любить и потерять, чем не любить совсем! — Валера говорил твердо и уверенно, словно пытаясь вложить свою веру не только в стоящего рядом с ним человека, а в каждый сантиметр этой ставшей ему родной комнаты. Тарасов кивнул, потер лоб. Он был согласен со своим дорогим Валерой. Да и как иначе — когда встречаются две родственные души, они разве могут рассуждать как-то принципиально по-разному? — Сердце должно болеть — на то оно и сердце? — усмехнулся тренер. — Что ж, Валера… ты прав. Во всем прав. И Харламов, поддавшись душевному порыву, крепко обнял Анатолия Владимировича, ощущая, как тот обнял его в ответ. Валера вдохнул его запах — такой неповторимый и родной: теплая галька, соленая карамель (или соленые слезы?), свежий лимон и мокрый снег… Харламов никак не мог им надышаться, шепча только одно: — АнатольВладимыч… АнатольВладимыч… — Валера, — Тарасов успокаивающе гладил Харламова по затылку и шее, прикрывая от удовольствия глаза и улыбаясь. Все-таки невозможно было чувствовать себя несчастным в такую минуту. И пусть хоть весь ледовый дворец обрушится им на головы, они были счастливы. Тарасов слегка отодвинул от себя Валеру и погладил его по щеке. — Все будет, Валера… только чуть позже. И тот радостно кивнул. А позже они пили чай, ласково переглядываясь, говоря о предстоящем матче, обсуждая стратегию поведения игроков и мечтая о Канаде. Когда в тренерскую зашел уставший за день Кулагин, он в первый момент только тонко и понимающе улыбнулся — наконец-то эти двое нашли в себе силы поговорить и открыться друг другу. То, что разговор прошел успешно, было ясно с одного взгляда. — Боря, ну что скажешь? — Протягивая второму тренеру сборной исписанный блокнот, Тарасов водрузил на нос очки, и теперь казался Валере чрезвычайно милым. — Скажу что? Что все хорошо, — искренне отозвался Кулагин. — И кипяточку плесни мне пожалуйста, Валер. Усаживаясь по другую сторону от Тарасова, Борис Павлович встретился взглядом с сияющим Харламовым. Понимающе кивнул ему и вытянулся на стуле. Вот и славно, что они разобрались. За окном уже стемнело, но в сердце каждого из этих мужчин царила светлая, бесконечно солнечная весна.
Пэйринг и персонажи: Валерий Харламов/Анатолий Тарасов, Александр Гусев, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов Рейтинг: R Жанры: Юмор, Повседневность, Hurt/comfort, AU Размер: Мини, 5 страниц, 1 часть Статус: закончен
Описание: Бытовая жизненная ситуация. Вот что случается, когда случайно прорывает трубу в номере. Куда пойти ночевать двум хоккеистам? Возможны варианты.
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора: Я не против Японии, ее жителей, гостей итд, итп. И очень люблю японскую кухню. Поводом для улыбки могло стать все, что угодно.
Валера так и не понял, что произошло, когда он с Гусем зашел в их обычный двухместный номер. Нет, сначала, вроде бы, не случилось ничего криминального. Но после пешей прогулки по городу, которую они вдвоем неизвестно зачем затеяли, хотелось бы немного помыться. Хорошо хоть успели после тренировки! Потому что, когда Валера решительно включил воду, в кране что-то угрожающе заурчал, а затем и рвануло. Вода хлынула с невообразимой мощью, причем сразу из душа и умывальника и, наверное, что-то прорвало в трубе, потому что оттуда тоненькой струйкой тоже начало подтекать. На громкие крики Харламова прибежал Гусев. Несколько мгновений он стоял столбом, явно ошалев от увиденного, а потом, ободряюще хлопнув Валеру по плечу, выдал очевидное: — Надо кран перекрыть! — Вот я и пытаюсь, — коротко ответил Валера, — да где у них закрывается-то? Где вентиль? — А, леший их разберет, японцев этих, — сплюнул Гусь. — Гляди, мы ж по колено в воде, вещи убирать надо. Слушай, давай я его долбану хорошенько! — Гусь, не надо! — Валер, че эти придурки понаделали… да мы знаешь что сейчас?! … — Гусь! Слушай мою команду, — насколько возможно серьезно сказал Валера. Ноги уже безнадежно промокли, а вода грозила затопить и спальню. — Дуй скорее к этим, к администратору, скажи, что тут у нас, а я перекрою кран. — Да я по-английски не фигачу, — промямлил Гусь, — ты иди, я сам перекрою. — Лады, — на манер Тарасова ответил Валера и бросился вон из номера. Своему другу он полностью доверял, а вот японскому сервису — уже не очень. Ишь ты, япона мать! Не зря, ох не зря русские люди придумали столько ругательств, начинающихся с «японский…» — и понеслась душа в рай. На ресепшне ничего толком не смогли объяснить. Смысл-то слов Валеры они хорошо поняли, благо английский он знал на достойном уровне, но вот помочь ничем не обещали. В номер вбежали два всполошенных японца, заохали, запричитали, даром, что Гусь всю воду перекрыл и даже накидал на пол каких-то тряпок, видимо, полотенец из той же ванной. Правда, толку от этого было мало. С бесконечными извинениями один из служащих отеля, наконец, выдал, что хоккеисты не смогут остаться в этом номере на ночь. — И где ж нам, собственно, спать? — поинтересовался Гусь. Японцы, хоть и не знали русского, суть претензий уловили и принялись умоляюще объяснять: ну нет сейчас свободных номеров, нет возможности выселить кого-то на ночь глядя, а не согласятся ли два замечательных хоккеиста передислоцироваться к своим друзьям-однокомандникам. Идея казалось неплохой, если бы не одно но: все номера были довольно компактными, и поместиться хотя бы еще одному человеку было бы довольно проблематично. Конечно, существовали комнаты для вип-гостей, но среди их знакомых таковых не наблюдалось. Или…? — Гусь, они предлагают нам остаться на ночь в их ресторане, помнишь, на первом этаже? Который круглосуточный. И еда за их счет, — перевел Валера. Сашка, уже готовый то ли умоляюще сложить руки на груди и просить найти несчастным игрокам какой-никакой номер, то ли намерившийся побить их, расплылся в блаженной улыбке: — Ресторан? Да ладно! И все на халяву? Услышав слово «халява», очевидно, им знакомое, японцы дружно покивали. — Вроде да, — вздохнул Валера, — неужели тебе нравится эта идея? — Слушай, спроси их, а эти… ну как … суши там будут? Вкуснятина страшная! — Да будут они, и спрашивать нечего, — буркнул Валера, - не, Гусь, это не вариант, — он слегка поморщился от ноющей боли в шее. Продуло, видимо, только непонятно, где. Больше всего на свете он хотел сейчас вытянуться на кровати, а теперь приходится среди ночи стоять и спорить с местной администрацией — и то вполголоса, потому что люди вокруг спят. — Я к Тарасову пойду, если он не заснул еще. Может, его они послушают. — Хорошо, Валер! Я и твои вещи твои заберу тогда. В ресторане встретимся, — и Гусь поспешил ретироваться, чтобы успеть попробовать диковинной кухни, пока деятельный Валера не нашел им место на ночь. — Договорились, — кивнул Харламов. Когда он подошел к номеру Тарасова, он уже успел несколько раз пожалеть о своем решении. И дело было не только в неуместном, как ему уже начало казаться, визите, а скорее в его отношении к тренеру. Валера его боготворил. Он боялся признаться в этом самому себе, но он обожал Анатолия Владимировича до дрожи в коленках, так, как мог бы любить Иру. Она, разумеется, тоже вызывала очень приятные эмоции, но какие-то другие. Более привычные, что ли, но не такие яркие. А вот Тарасов, с его мощной энергетикой, пронзительным, опасным и удивительно теплым взглядом, с его умом и харизмой… главное, с чем-то безумно родным, не мог не понравиться. Валера давно чувствовал, что его тянет к тренеру, но списывал это на уважение и усталость от тренировок. Но, видимо, все было намного серьезнее. Не давая себе времени на дальнейшие раздумья, Валера постучал в дверь. Сильно. Так, чтобы уж точно услышали. Анатолий Владимирович открыл почти сразу. Он еще не переодевался ко сну, но тем не менее, выглядел весьма удивленным. — Харламов? Что угодно? — Простите, Анатольвладимыч, у нас такое случилось… — Валера перевел дух и вкратце рассказал тренеру о том, что произошло. — Так, — выдохнул Тарасов, выслушав пламенную речь до конца. Зачем-то взъерошил свои волосы, покачал головой. — Молодцы. Вон куда силу свою применили богатырскую, краны им поломали! На вас на матче вся страна смотрела, а вы бы еще дебош здесь устроили! — Ну что вы, мы ж это, аккуратно… — Валера виновато опустил голову. Он чувствовал себя не столько несчастным, сколько смертельно уставшим. И как у Гуся хватает сил жрать эти суши? В него вот уже ничего не лезет. — Ну что нам делать теперь? Может, вас хоть послушают? — Да понял я, понял, — Тарасов недовольно поджал губы, — одни приключения с тобой, Чебаркуль, никакой спокойной жизни, — однако по его голосу Валере стало ясно, что тот не собирается сердиться. Анатолий Владимирович хоть и был недоволен, но за своих ребят всегда стоял горой. — Я сейчас с ними сам поговорю. А ты пока с Гусем посиди, поешь вон бесплатно, дома такого не будет. Харламов тяжело вздохнул. В глубине номера он уже увидел то, о чем давно мечтало его измученное тело: кровать. А еще краешек дивана — или это было кресло? Можно там полежать в тишине хотя бы несколько минут. — Анатольвладимыч, а можно я… здесь останусь? Хоть пять минут посижу. Мне шею где-то продуло, — Валера потер рукой больное место, — сил уже нет терпеть. Голова немного кружится. А потом пойду, куда скажете. Несколько мгновений Тарасов смотрел на своего ученика оценивающе, словно что-то высчитывал. Наконец усмехнулся, отступая, пропуская Валеру внутрь: — Проходи давай. И где тебя угораздило простудиться? — Не знаю. — То-то… сила есть, а ума ты и товарищ твой не нажил. Ладно, посиди пока тут. Только не трогай ничего, не хватало еще, чтобы и у меня тут все водой затопило! — с этими словами Тарасов вышел из номера. Валера скромно сел на диван, решив, что занимать кровать тренера будет вопиющей наглостью. Казалось, даже это казенное помещение стало светлее и теплее оттого, что здесь жил… их родной, их Тарасов. Его Тарасов. Харламов бросил взгляд на стол с записной книжкой, но даже не встал, чтобы посмотреть, что там написано. Конечно, ему было любопытно, какие там схемы, а может, и отдельные заметки про игроков. А что там про него? Но Валера уже начал понимать, что далеко не всегда стоит проявлять свой интерес и сдержанность ему не повредит уж точно. Особенно с его горячей испанской кровью. С этими мыслями Валера и не заметил, как задремал. Проснулся он от негромкого звука шагов. -А… вы вернулись? — Почему-то шепотом спросил Валера. Тарасов устало потер лоб. — Да бардак там какой-то. Свободных номеров действительно нет, вариантов тоже. Гуся твоего видел. Сидит перед огромной тарелкой с суши и спит себе в обнимку с вашими сумками, — Тарасов горько усмехнулся, — хоть журналистов приглашай: до чего докатилась советская сборная! Было видно, что все эти житейские коллизии выводили Анатолия Владимировича из себя, однако желание спорить уступало место более сильному желанию — отдохнуть и вообще отойти от этой ситуации, где виноваты были обе стороны. И то — виноваты ли? Ведь это случай привел к такой нестандартной и даже несколько забавной ситуации. Точнее, она была бы забавной, будь Тарасов лет на тридцать моложе. Сейчас такие ситуации вызывали у него только раздражение — легкое, либо уж совсем нестерпимое. — А что со мной? — Валера моргнул пару раз, пытаясь окончательно прийти в себя. — Какие уж тут вопросы, оставайся… не в канаве же тебе ночевать. И ложись скорее, завтра рано вставать. — Спасибо вам! — Валера с трудом сдерживал радость. Он и мечтать не мог о том, чтобы остаться наедине с человеком, который стал ему так дорог. И в то же время Валера начал немного волноваться —, а ну как он не сдержится и скажет или, того хуже, сделает что-то? А ведь очень хочется, особенно когда… стоп! Довольно, Харламов. Хватит уже думать, иди спать. Очень аккуратно открыв кран, Валера наскоро принял душ. И, уже выходя, до него дошла вся пикантность ситуации. Причем совершенно идиотской ситуации. — Анатолий Владимирович! — кое-как прикрыв бедра полотенцем, позвал Харламов. Он подошел к сидящему спиной к нему мужчине и обреченно выдохнул: — Кажется, я дурак. — Самокритично. Что случилось? Кран, что ли, потек? — Нет. Это я тут… одежда наша вся мокрая, а та, сухая, у Гуся осталась. Тренер, наконец, обернулся к нему и глаза его медленно стали превращаться в то, что называют в народе «по пять рублей». А внутри — Тарасов не признался бы в этом никому — что-то сладко заныло. Фигура у его подопечного была шикарной, а открытый и какой-то чистый взгляд добавлял особого шарма. От девчонок, наверное, отбоя нет… — Я уже нич-ч-чему не удивляюсь, — растягивая согласные, произнес Анатолий Владимирович, — что с тобой делать, мальчишка? Совсем еще зеленый! Ложись так, я вон постелил давно. — Хорошо. А вы только, пожалуйста, отвернитесь, пока я… — Валера-а, — усмехнулся Тарасов, — чего краснеешь-то, ну? Или диво какое увижу? «Хорошо хоть не эрекцию, — мысленно ответил Валера, — вот что вас бы удивило. А может, и нет». Завернувшись в одеяло, Валера вытянулся на краешке кровати. Все-таки он еще никогда не лежал в одной постели с мужчиной, и от осознания этого ему было и страшно, и в то же время весело. Не оставалось сил на размышления. Хотелось только, чтобы Тарасов поскорее выключил свет и лег рядом. И тогда можно действительно ни о чем не думать и ничего не бояться. Если только он не храпит.
Тарасов закончил свои дела достаточно быстро. Вскоре в комнате стало совсем темно, только из окна сквозь тонкие кремовые шторы лился свет фонарей и неоновых рекламных щитов. Было в этом всем что-то подобное авантюре. И другая страна, и новые впечатления, и уже лежащий рядом тренер. В темноте его лицо казалось выточенным из мрамора с огромными горящими глазами. И в то же время — такой близкий и реальный, Валера даже ощущал древесный аромат его кожи. Не такой тонкий запах, как у него самого, но очень притягательный. — Спасибо вам, — прошептал Валера, — вы не прогнали меня… — Разве я бы оставил тебя на улице ночевать? — Вы… — от ощущения близости Валера едва мог сдерживать себя. Очень хотелось положить голову на плечо тренеру, почувствовать сквозь тонкую белую футболку его кожу, услышать биение сердца. — Я так не могу, — простонал он, наконец. — Не могу. — Что ты не можешь? — почему-то переспросил Тарасов. Взгляд. Едкий, прожигающий насквозь. — Знаю, так делать не полагается. Но мы сейчас не дома… и как бы… все по-другому, — сбивчиво начал Валерий Харламов, придвигаясь чуть ближе к тренеру, так, что уже мог коснуться пальцами своей ноги других пальцев. — Я не хочу, чтобы вы выгнали меня, но и играть как прежде, не могу. — Ничья — не твоя вина, Валера… не твоя лично. Ты не можешь отвечать за всю команду. — Да не в этом дело! В вас. Слышите? Вы мне ночами снитесь. Как будто вы подарили мне новый смысл жизни, новую жизнь. Я заботиться о вас хочу, отдать вам все, что есть у меня. Быть рядом. Может, это унизительно для мужчины, но я… ч-черт, я как ваш верный пес, — выдохнул Валера в такие близкие губы рядом, — вы же сами учили быть смелым. — Валера, — выдохнул Тарасов и остановился. — Ну, — повысил голос Харламов, — ну скажите, что я трус, что я подлец, что угодно! Но кроме вас мне ничего не нужно. Я полюбил вас сильнее, чем любую женщину…которых я вообще когда-либо знал… — он в отчаянии ударил кулаком по стенке кровати. А потом, поддавшись порыву, прижался к Тарасову всем телом. — Успокойся, Чебаркуль, — тихо сказал он, — знаю я все. Думаешь, я совсем ничего не замечал? Как-никак, я твой тренер. Я не оставлю тебя. Валера, ты… не мучай! Я ведь не железный, — простонал Тарасов, когда почувствовал что-то твердое около своего бедра. Вдох. Выдох-выдох. — Ты… — Я вас хочу. Не знаю, как… терпеть… — Валера нашел в темноте руку Тарасова и, удивляясь собственной смелости, положил ее на свой горячий член. – Ну, хотя бы чуть-чуть. Вам… вам тоже понравится, я уверен… Тарасов тонко улыбнулся и слегка сжал руку на напряженном органе своего ученика. — Ну, смотри, Чебаркуль! Сам хотел, — и он принялся ласкать Валеру, сначала нежно, потом все сильнее и жестче, ускоряясь. Харламов отрывисто стонал в ответ на каждое движение, сжимал плечи тренера, гладил его по волосам, которые оказались неожиданно легкими и мягкими, в отличие от собственных, более жестких. В противовес характеру, кожа, волосы, даже движения Тарасова были грациозными и какими-то удивительно ласковыми, впрочем, не лишенными силы. Анатолий Владимирович двигал рукой вверх-вниз по члену Валеры, аккуратно обводил языком головку, чем вызывал у своего ученика стоны наслаждения. Он легко довел Валеру до оргазма… потом наступила очередь Харламова. И он смог удивить своего наставника пылкостью и умением дарить удовольствие. Они были искренни друг перед другом, а большего им сейчас и не требовалось. И даже не важно, что будет потом. Валера заснул первым, прижимаясь спиной к телу своего тренера, а Тарасов еще долгое время тихо вздыхал, раздумывал, прокручивал в голове все свои схемы…, но в висках молоточками стучало только одно: что бы ни значила эта ночь, они оба нужны друг другу. Просто нужны. Каким бы железным ни был Анатолий Владимирович, силы ему давало все то же, что и простым людям. Всего лишь поддержка, любовь, дружба. Любимое дело. Вдохновение, которое можно черпать из самой жизни, из ее самых мелких деталей. И хватит думать, завтра наступит новый день и новые заботы, а значит, стоит немного отдохнуть.
С утра, когда сборная Советского Союза уже благополучно летела в самолете домой, Гусь, тяжело вздыхая, устало и обиженно смотрел на Валеру. — Что? — А что? Везет тебе — с самим Тарасовым в одном нумере отдыхал. А я, дурак, обожрался, живот ноет. Валера шутливо толкнул его в бок. После той памятной ночи у него было отличное настроение. — Слушай, Гусь, — шепнул он, — я смотрю, ты там и махнул немножко, да? — Харламов щелкнул ладонью по щеке. Гусев обернулся и, убедившись, что никто на них не смотрит, ответил: — Только Тарасову не говори!
Пэйринг и персонажи: Анатолий Тарасов/Валерий Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов Рейтинг: NC-17 Жанры: Драма, Психология, AU Предупреждения: UST Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть Статус: закончен
Описание: Иногда принять решение очень трудно. Но, возможно, единственный выход из ситуации - начать что-то делать. И не важно, какими будут последствия, особенно, когда ты все предусмотрел. Или тебе так только кажется?
Посвящение: Каждому читателю
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика
«Пожалуй, никогда еще я не оказывался в такой сложной ситуации. Видимо, судьба распорядилась так, что я, молодой хоккеист, уже известный на весь Советский Союз, не в состоянии решить собственные проблемы. На льду все проще — внутренний голос, который никогда не подводил меня, говорит, что нужно сделать в эту конкретную секунду. Там мир сужается до размеров одного стадиона — холодно блестящего, небольшого и в то же время огромного, как целая Вселенная. Мой мир, жизнь без которого я не представляю». Валерий Харламов прекрасно понимал, кто помог ему попасть в эту хоккейную элиту и закрепиться в ней. Тарасов. Он помнил свою жгучую обиду, которая буквально разъедала желудок кислотой при виде аккуратной, словно выточенной из камня фигуры тренера сборной и его снисходительной интонации: -А, нет, ребят, вы в Чебаркуль. -Анатолий Владимирович, как, какой Чебаркуль? -Город такой, на Урале. Валера мог бы сразу догадаться, что к матчу в Японии готовятся не один день и из-за какой-то игры Тарасов, понятное дело, не станет менять свой командный состав, чтобы включить еще одного игрока. Ну, или двух, ведь без Гуся Валера бы вряд ли поехал. Теперь он думал, а согласился бы он отправиться в Чебаркуль, если бы знал все заранее? Да. Без сомнения. Валера доверял Тарасову уже тогда, ведь как можно не верить живой легенде нашего спорта? Тем более, если подумать хорошенько, то эта обида не была такой уж тяжелой. В конце концов, это его бесценный опыт. И еще он не забыл, каким восторгом горели глаза Альфера, когда тот смотрел на него с Гусевым. Казалось, Владимир Филиппович не помнил себя от счастья и никак не мог этого скрыть, хотя и очень старался. Валера был убежден, что такие моменты стоят очень дорого. Вот только этого взгляда он ждал не от тренера чебаркульской «Звезды». Валера ждал его, понимая, что это бесполезно, но все же ждал… от Тарасова. От человека, которым восхищался и которого уважал весь Советский Союз. И которого его же команда побаивалась на тренировках, ведь на льду он превращался в хоккейную машину с горящим внутри вулканом энергии. Вот Валеру этим огнем и зацепило. — Дайте ему клюшку! — Зашибем же молодого, Анатоль Владимыч! — Смущенный голос, кажется, это Рагулин. — Начинать! Подъем! И запомните: каждый игрок должен уметь защитить ворота, будь то вратарь, защитник или даже нападающий из самого Чебаркуля… Что ты там как глист извиваешься? Защищай ворота, всем телом защищай, как детей бы своих защищал, как Родину защищай! Тебе не больно, Харламов! Радостнее! Веселее, ты в хоккее! Как же это больно. Помимо физической боли, Валера чувствовал себя так, будто его сердце рвалось на куски. Человек, которому он доверял, так унизил своего ученика… Как он мог дать испытать Валере все это? И унижение, и боль, и отчаяние? Только потом Валера узнал, что это была проверка на прочность. Тарасов видел в нем все: неукротимую страсть и жажду к победе любой ценой. Он видел и некоторую легкость характера, желание проявить себя с самой лучшей стороны. Анатолий Владимирович одним своим взглядом прочел всю его душу, все достоинства и недостатки. И позвал на тренировку. Конечно, вся сборная, а также, видимо, и вышестоящие чиновники, в равной степени боялись и почитали Анатолия Владимировича. Но, черт возьми, никто, ну никто не испытывал к нему то, что чувствовал Валерий Харламов — в этом он почти не сомневался. И восхищение, которое уже переросло все мыслимые пределы, и желание доказать, что «я сильный, я тоже смогу быть таким, и дружба, пожалуй, так он относился бы к лучшему другу, и… нет, нет, стоп! Не дурак ли? Так я всегда бодренько говорил, сижу и стоп себе думаю, не дурак ли я. Ну как можно испытывать такие сильные и такие нежные чувства к мужчине, к своему тренеру, сильному и весьма серьезному человеку? Да ведь дело не в том, что он мужчина. Дело в его личности. Это же Тарасов! Это он, он — само воплощение хоккея. Это и есть моя жизнь… По крайней мере, ее наиболее важная часть».
Когда Валера вошел в кабинет Анатолия Владимировича, тренер сидел за столом, как-то устало сгорбившись, подпирая голову напряженными пальцами. На его плечи была накинута вязаная кофта, и эта деталь поразила Валеру больше всего — в этой одежде Тарасов казался настолько теплым и настоящим, словно он был Валерию ближе, чем родные и любимые люди. Да будь Тарасов сейчас совсем без одежды, его вид, конечно, впечатлил бы нападающего команды ЦСКА, но не вызвал бы такого щемящего чувства. И Харламов даже не хотел думать, что это за ощущение поселилось внутри. — Что у тебя с этим, как его…с Балашовым? — негромко спрашивал тем временем Тарасов. — Жалуется на тебя постоянно Калугину, говорит, что-то ты не делаешь… Сердце пропустило два глухих удара, а Анатолий Владимирович продолжил, как ни в чем не бывало: — Сделай ты, раз уж он так просит, потом просто на глаза ему не показывайся, вот и все. И сейчас, в эту самую минуту, Валерий Борисович четко осознал — его любимому тренеру не дадут спокойно жить. У них появилась реальная возможность, точнее, почему у них? У Балашова!... А уж он постарается настроить весь спорткомитет против Тарасова. Бог знает, что они там могут придумать. И дело вовсе не в бумаге, понятное дело, что так подло Валера никогда бы не поступил. Хватит быть идиотом, Валера. Достаточно! Квартиру, Волгу Балашов тебе уже дал, жди только серенад под окном. Понятно же, к чему это все шло, а ты сидел и думал…о чем? О хоккее, о Тарасове. Правильно. Пра-виль-но. Вот только ни хрена это не правильно, потому что за своей честностью ты не заметил другого: совершенно ясно, что Балашов и без бумаги найдет, к чему прикопаться, может быть, подставит Тарасова. Но он явно спешит, это было видно из суетливых движений Эдуарда Борисовича, слышно по нервозным ноткам в его голосе. Все эти мысли пронеслись в его голове за несколько секунд, а Тарасов, словно не замечая этого, продолжал говорить, спрашивать и сам же отвечать на свои вопросы. Валере хотелось сжать его руку, со всей силы сжать, крикнуть, что он не один, что свои никогда его не предадут. Но желание так и осталось лишь мимолетной мыслью. Валера понимал, что со своей проблемой он должен разбираться сам. И если, сам того не ведая, поддерживал какое-то время Балашова, самому и надо выкручиваться. Судя по словам Тарасова, по его устало опущенной голове, он все прекрасно понимает. И ждет действий от своего ученика.
Я никогда не подведу, Анатолий Владимирович. Теперь я знаю, что нужно делать. Я обязательно напишу эту дерьмовую бумагу. Только на Балашова. Порыв идет от сердца, но остатки разума кричат: что ты делаешь, сумасшедший? Тарасову, может, ничего и не будет, а тебе точно запретят играть. Как бы корректно ты ни составил свою жалобу, а по-другому это не назовешь, последствия все равно будут. Валера успокаивал себя тем, что у него козырь: он многообещающий игрок, но дело-то не в славе и наградах. А в том, что он любил хоккей, всем своим сердцем. Тарасов или хоккей? Их невозможно разделить. Это ощущение текущего момента — совсем как на войне, на которой Валера никогда не был. Решиться или нет? В глубине души он знал ответ. Пламя, что бушевало внутри него с самого детства, теперь было готово вырваться наружу. Пусть! Иначе огонь может сжечь дотла. Это же Валера чувствовал, когда выходил на лед, когда забивал каждую свою шайбу в ворота противника. Никакого проигрыша. Только победа. Гол! Гооол! В хоккее нельзя без риска. Кто справится с риском лучше, чем форвард сборной Советского Союза? Именно так воспитывал их Анатолий Владимирович. Сильные люди. Железные мускулы, нервы, холодный разум. Да, принимать такое решение страшно. Но азарт перекрывает это удушающее чувство. Ну что, сыграем? Матч начался… И счет уже автоматически в нашу пользу, Эдуард Борисович. Счет 1:0.
Кажется, Валера продумал все, кроме того, как будет нести эту свою бумагу в спорткомитет. Вручить ее лично в руки председателю? Или просто положить ему на стол? Он скорее склонялся ко второму варианту, не представляя, как зайдет к нему в кабинет, если он закрыт. Так и оказалось! Поминутно оглядываясь и стараясь не обращать внимания на дрожь в руках, Валера еще раз дернул тяжелую металлическую ручку. Заперто. Почему-то ему казалось, что счет идет уже на минуты, не на часы. Что же теперь, так и стоять под дверью? А если сюда придет Балашов, начнется просто бардак. Валера бы рассмеялся, не будь ситуация столь серьезной. Невольно улыбнувшись своим мыслям, Валера подошел к секретарше главы спортивной ассоциации. Уже немолодая женщина с пережженными светлыми волосами улыбнулась неожиданно приветливо. — Валерий Харламов? Здравствуй! — Здрасте, — бодро откликнулся он, —, а скажите пожалуйста, когда придет Николай Николаевич Романов? — имя председателя спорткомитета он узнал буквально на днях, все для того же заявления. — Он уехал сейчас, насколько я знаю, ненадолго. Ему передать что-нибудь? Валера быстро спрятал бумагу за спину. — Нет, спасибо, это личное. Мне бы узнать, когда он придет, в котором часу примерно, — в самом деле, не мог же он здесь подпирать дверь весь день вместо тренировок. — Ты вечером, вечером приходи, он здесь точно будет. -А Эдуард Борисович? — невольно вырвалось у него. Ох, не сдержался. Женщина неопределенно пожала плечами и поправила шаль. — Не должен. А ты и его ждешь? — Да не, это я так. Спасибо! Решено. Надо прийти сюда после тренировки. Но и во второй раз из этой затеи ничего не вышло. Валера, не обращая внимания на ноющие от усталости мышцы, наскоро принял душ и пулей метнулся к уже знакомому кабинету. Напрасно. Никого там не было, даже секретарша ушла. «Мужик ты или не мужик, Валер? Тебе не больно, Харламов. Тебе не страшно! И пусть Балашов, и что? Я готов идти до конца». Наконец, Валера разумно решил, что удобнее будет ждать его тут со своими вещами, и вернулся в раздевалку. Ребята уже ушли. Валера тяжело опустился на скамейку, не понимая, почему, ну почему все так сложно? Когда даже честность стоит проверки? Нападающий сборной хоккея Советского Союза уронил голову на руки и тихо застонал. Ведь он просто хотел играть в хоккей, а не распутывать эти интриги! Но и остаться в стороне он тоже не мог. Удар, другой, третий. Больно рукам, хотя костяшки еще не стерлись в кровь. Странно, Валера и не заметил, когда стал стучать кулаком в стену. Надо бы стать сдержаннее. — Харламов! Он обернулся на резкий оклик. На пороге раздевалки стоял Тарасов в своей темной кожаной куртке и уже знакомой синей рубашке. От его взгляда хотелось взвыть. Темные глаза, большие, манящие. Опасные глаза. — Что происходит? Мало выложился на тренировке, остались еще силы стены громить? — Я вот…тут… — только бы он не заметил! Валера лихорадочно искал глазами свой листок и в эту минуту понял, что попал. Листок очень удачно упал прямо к ногам Анатолия Владимировича. Проследив за взглядом своего подопечного, Тарасов молча поднял бумагу и начал читать — спасибо, хотя бы не вслух. Уже в самом начале чтения брови Анатолия Владимировича поползли вверх, а рука слегка дрогнула. Выражение его лица почти не изменилось, только глаза разгорались все ярче. Валера шумно выдохнул. Теперь он все знает. Тарасов оторвался, наконец, от чтения. Прошептал: — Мальчишка, — и добавил, уже громче: — Идем со мной! Когда они оказались в его кабинете, Тарасов плотно закрыл дверь, жестом предложил ученику сесть, а сам встал, облокотившись о письменный стол. — Валерий Борисович. — Голос спокойный, не выдающий эмоций. — Значит, ты собрался отнести это в спорткомитет? Тот молча кивнул головой и добавил зачем-то: — Уже приходил, только там никого не было. — Валера-а! — почти простонал Тарасов. — Ну зачем? Зачем? Я же все знал, и что они копают под меня, и кто за этим стоит… — Разве вы не понимаете мотивов моего поступка? — Валера не выдержал и все-таки задал тот вопрос, который буквально сжигал его изнутри. — Понимаю. И очень хорошо. Ты не представляешь, как меня тронул этот поступок, — голос Тарасова неожиданно сорвался, — ты мой самый преданный ученик, Валера…, но нельзя ж так! А если бы я не нашел эту бумагу, что тогда? Ты вон и подписался внизу: «Валерий Харламов». Смелый поступок. Но это большой риск. Тебя могли бы просто выгнать из сборной! — Я делал ставку на то, что не прогонят, — Валера угрюмо улыбнулся. Слова о том, что этот поступок тронул любимого тренера, прочно запали в душу. Он готов был петь от радости, а в сердце была весна. Валера осознал наконец, что он действительно любит Анатолия Владимировича. И с каждой минутой ему было все тяжелее сдерживаться, особенно когда тренер стоял так близко, и Валера ощущал запах его кожи — теплый, немного солоноватый, смешанный с почти выветрившимся ароматом одеколона. — Риск, Валерка, риск! Я не сомневаюсь в тебе, но ничем хорошим это бы для тебя не закончилось. Мы бы могли потерять очень ценного игрока. Весь хоккей бы потерял, весь Советский Союз. И главной потерей была бы твоя. Твоя! Я же вижу, что ты любишь хоккей, ну так играй в него, не подставляйся так. Даже ради меня. Эти слова были произнесены твердым, уверенным тоном. Он не желал обидеть, но Валера только рвано выдохнул — такое ощущение, что внутри все разрывалось. Он не выдержал, быстро встал, так, что смотрел теперь прямо в глаза Анатолию Владимировичу. — Я долго думал, как мне поступить. Но вы сами воспитывали в нас преданность и честность. Я не могу поступать против совести. И нельзя оставлять все это вот так… неизвестно, что этот Балашов может еще придумать! Я не верю… не могу поверить, что меня бы лишили хоккея. Что же делать…я оптимист, может, нельзя так. Но не могу я иначе! Как бы я играл дальше, зная, что ничего не сделал для вас? Когда вы столько сделали для меня? — он задохнулся, как странно, ведь с дыхалкой все в порядке, но продолжил, глядя в эти горящие темные глаза, — Вы помните: защищай ворота, Харламов? Как детей своих защищал бы… А вас защищать? Я не могу вас бросить, я просто не переживу, если с вами что-то случится. Я не могу так вот уйти, сделать вид, что ничего не было, — Валера говорил уже то, что чувствовал, что никак не относится ни к интригам Балашова, ни к спорту вообще. — Я люблю вас, люблю, понимаете? Он резко оборвал себя, боясь, что сказал слишком много. Но внутренний поток нежности по отношению к этому великому, бесспорно великому для него лично человеку, он не мог остановить. Когда Тарасов положил руку на плечо молодому форварду и слегка сжал его, он ощутил, как Харламов дрожит всем телом. А как можно было не полюбить его в ответ? Такую огромную, всепоглощающую энергию и задор, такую благодарность… как оттолкнуть такого чистого и открытого человека? — Я понимаю, Валера, родной ты мой. И в глубине души рад, что ты так поступил. Я горжусь тобой, — тихо сказал Тарасов и сам не заметил, как Валера прижал к своим губам эту лежащую на плече руку. Прикосновение губ было приятным, нежным. Таким, как нужно. Но только его касания были слишком страстными, слишком яркие эмоции они будили. Валера желал его, это было ощутимо, а Тарасов в последние дни… хотя какие тут дни, в последнее время, думал в основном о работе и не выделял времени для себя. Для своего удовлетворения. И вот сейчас ему этого хотелось больше всего на свете. — Чебаркуль, — аккуратно начал Тарасов. Валера, который до этого исступленно целовал его лицо, отстранился и настороженно взглянул из-под растрепавшейся челки. — Я хотел тебя попросить… — он опустил руку вниз и судорожно выдохнул, ощутив, что его ученик просто изнывает от желания. Валера только простонал: — Продолжайте, Анатольвладимыч… *** Сейчас происходило то, что Валера мог представлять себе только в своих самых смелых мечтах. Обычно он не разрешал себе мечтать слишком долго о прикосновениях своего тренера, чтобы не раскиснуть. Ему приходилось держаться изо всех сил, вот теперь он понял, что означает выражение «аршин проглотил». И как сладко, когда можно просто расслабиться. Тарасов медленно поглаживал его член, сначала легко прикасаясь, а затем, словно убедившись, что орган напряжен до предела, начал быстро водить рукой по нему. Валера толкался в эту теплую, ласкающую ладонь, сжимал бедра, стараясь не кончить слишком рано, чтобы продлить удовольствие. Руками он вцепился в плечи Тарасова, чтобы не упасть, так как от переживаемого шквала эмоций ноги держали его совсем слабо. — Валера, Валерчик... тихо… тише, — немного польщенно шептал Тарасов. Наконец Валера почувствовал, как поднимается горячая волна, эта вспышка, этот невыносимо приятный полет… и даже не успел отстраниться, забрызгав руку Тарасова и его одежду. Валера не хотел неловкости момента. Боялся, что сейчас может произойти что-то ужасное, ведь обычным событием все это не назовешь, поэтому просто встал перед Тарасовым на колени и расстегнул его ширинку. Это было удивительно правильное ощущение — стоять так перед тренером, преклоняясь перед ним и одновременно чувствуя себя под его защитой. И не важно, что будет потом. Они прошли точку невозврата и единственное, что можно сделать — продлить удовольствие. — Ты хочешь сделать это? — голос Тарасова то ли от волнения, то ли от возбуждения, упал на октаву ниже. — Прямо здесь? — Он бросил быстрый взгляд на дверь, проверяя, плотно ли она закрыта. А Валера тем временем прижался к Анатолию Владимировичу, вдохнул запах его плоти, такой приятный, как гретое красное вино или сливочное масло с какой-нибудь приправой. Самое возбуждающее в этой ситуации было то, что Тарасов сам желал получить удовольствие, во всяком случае, его член уже стоял. Соленый вкус буквально смыл с Валеры крышу - он лишь старался сделать как можно приятнее тренеру, сам получая от этого удовольствие. Анатолий Владимирович изо всех сил старался не двигать тазом, чтобы случайно не причинить дискомфорт своему партнеру, не давил на голову, хотя последний ощущал, каких усилий стоит тренеру эта выдержка. — Хар-ла-мов! — грозный и вместе с тем отчаянный крик, который почти срывается на вой. — Быстрее, ну же! Отдаваясь своему безумию, Тарасов что-то шептал, обрывая себя, а Валере в эти минуты было невыразимо приятно, что он смог доставить неземное удовольствие самому близкому человеку на свете. Он очень хотел, чтобы Тарасову было хорошо. И результат не заставил себя долго ждать. С криком, задушенным в самом конце, чтобы, не дай Бог, никто не услышал, Тарасов кончил.
Некоторое время оба молчали. Тренер уже успел налить черный чай с каким-то странным ароматом, смородина, что ли. Валера не знал, что можно сейчас сказать, чтобы получилось честно, вот прямо по-настоящему, поэтому тихо приходил в себя после такого удивительно близкого и откровенного общения. — Валее-ра, — наконец Тарасов прервал молчание со странным, подавляемым вздохом, — знаешь, что... я ведь прекрасно тебя понимаю. Может, лучше бы я этого не говорил, но промолчать просто не могу: ты мне действительно дорог. Тебе, как и всем остальным, было бы легче видеть во мне железного тренера. Но вы ведь у меня молодчинки… вы и так знаете, что вы и есть моя жизнь. При этих словах нападающий сборной Советского Союза едва не вскочил, чтобы обнять Тарасова, но только молча смотрел на него ошалевшими от счастья глазами, придвинувшись чуть ближе, так, что коснулся коленкой его ноги. Сейчас было не время открыто выражать свои чувства. Только где-то внутри его душа поднялась, казалось, выше подъемного крана. — Именно поэтому ты должен работать в два, в три раза усерднее, чем раньше. Чем неделю, чем день назад, понимаешь? У нас обоих есть долг. Я догадываюсь, что происходит сейчас с тобой, поэтому прошу тебя: спрячь это в самой глубине своей памяти. Думаю, излишне напоминать, что об этом никто не должен знать. Иначе пропадем оба. Могут меняться времена, страны, но огласка нам совсем ни к чему. Ох, — Тарасов зябко повел плечами, — думал успокоить тебя, а вижу, что только взбудоражил. Тренировка завтра, справишься? Мне нужно, чтобы ты справился. — Не беспокойтесь, Анатолий Владимирович. Я обязательно справлюсь! — Звонко выкрикнул Валера. — Молодец. Другого ответа от тебя я и не ждал. — А что же… как насчет Балашова? Тарасов медленно встал и порвал лист с этой несчастной жалобой. Валерий тупо смотрел на разорванные бумажки — и ему казалось, что это подобно отпущению всех его страхов и сомнений. — Не надо этого. Позже ты сам поймешь. Все-таки я давно здесь работаю и кое в чем разбираюсь. Валера покивал, молча отхлебнул горячий чай и даже с аппетитом сжевал сухарик с изюмом. После разрядки очень хотелось есть. И вообще ему очень не хотелось покидать этот уютный тренерский кабинет. Вышли они вместе, на улице совсем стемнело. Когда Тарасов уже собирался садиться в свою машину, Валера не выдержал, подошел ближе, коснулся руки дорогого человека, слегка сжал пальцы. — Анатолий Владимирович… мы с вами… я еще когда-нибудь смогу сделать вам приятное? Так, как сегодня? — Эх ты, — слышится мелодичный голос в ответ, - да, Валера! Ты сможешь. Хоккеист кивнул, согретый этими словами и таким спокойным, родным взглядом. — До свидания, Анатолий Владимирович! — До свидания, Чебаркуль, — и в его устах это значило: мы с тобой обязательно увидимся. Как бы ни было трудно завтра, как бы ни срывался тренер на крик на очередной тренировке — теперь у них была маленькая тайна. Одна на двоих, для наставника и ученика.
